Здания этой школы не существовало, а в каком-то смысле и сама школа была плодом коллективного воображения.
Директор был уверен, что школа находится в нескольких корима, что стоят на склоне одной из сопок Сихотэ-Алиня, откуда открывался молочно-зелёный вид на море из лиственниц с извивающейся лентой они.
Учителя начальной школы были уверены, что школа — это луг на краю деревни Да̄, на котором после дождей образовывались лужи с бабочками, а зимой строились горки из льда. И круглый год носились, кричали, ссорились, обнимались, ползали, пачкались, одним словом, жили дети. По краю этого луга стояли тёплые землянки, в которых можно было укрыться от непогоды, чтобы продолжить занятия.
Вся средняя школа была раскидана то там, то сям вдоль тропы от деревни на берегу Амура и вверх, к сопкам. Поляна Андреиваныча находилась прямо на тропе: можно было просто часами сидеть за массивными столами и чаёвничать, пока он возится в ангаре, приваривая друг к другу загадочные куски металла. А можно было, прикрыв глаза от ярких вспышек, попросить лук со стрелами и, если ты разумного возраста, получить одобрение и пойти пострелять в дальнем углу поляны. Андреиваныч был настолько дружелюбен, что некоторые замкнутые учителя и ученики старались обойти его поляну и даже проделали вокруг альтернативную тропу, где иногда сталкивались с другими такими же интровертами, и, по молчаливому соглашению, не глядя друг на друга, молча расходились.
Наоборот, к 김 선생님 на её медленно перемещающийся по озеру дом-платформу можно было попасть только в определённые часы. И она всегда ждала от гостей тишины, а сама медленным, завораживающим голосом рассказывала о растениях, которых, как казалось, она никогда даже не касалась, ведь вне озера её ни разу никто не видел: о кедрах и лиственницах, далёком тальнике с берегов Амура и сотнях всяких местных травинок. При этом об озёрных растениях она всегда молчала.
В старшей школе занятия могли проходить вообще где угодно: Агди Пиктэ, например, любил взмыть вороном на скалы возле Ванинского шоссе, где чистил заботливо пёрышки, выслушивая мнение окружавших его учеников о разных мнениях о мире и подавая иногда звуки одобрения или раздражения. На самом деле, он внутри одобрял своих учеников гораздо чаще, чем это выглядело снаружи, но не мог себе портить репутацию ворчливого старикашки.
Чтобы поступить в началку, нужно было:
- быть возрастом от 3 до 7 лет
- владеть или быть готовым овладеть местным языком
Собственно говоря, это даже не два условия, а одно, потому что, как известно, в этом возрасте человек готов ко всему, в том числе овладеть любым языком. Другой вопрос, готовы ли с ним на этом языке говорить.
Но Макто было уже 12, он шёл поступать в Среднюю школу, и там условия для поступления были чуть строже:
- владеть или в некоторой степени владеть местным языком
Так как школа находилась в Нанайском районе, то и местным языком считался нанайский. Макто же вырос в Хабаровске, где говорили на русском, а также иногда на китайском, корейском, узбекском и английском. Поэтому Макто решил поступать в Школу на речке пришлось напрячься в его последний год учёбы в обычной городской школе. Он после занятий постоянно бежал к бабушке, которая жила в другой части города, в Доме ветеранов, и старался ей помочь с делами, которых у неё было немного: связать носок, включить телевизор, положить в стакан чайный пакетик и залить кипятком. Да ещё иногда поболтать с некоторыми подружками, с теми, с кем ещё теплилась дружба на пороге открытой настежь двери в новый, чудесный мир. Она, не замечая Макто, всё больше погружалась в собственный мир берестяного детства, где её внимательно слушали и понимали родители. Так же внимательно относился к ней и Макто, подхватывая вылетавшие наружу её мысли на нанайском языке и собирая их в специальный мешочек, который за месяцы их общения заметно потяжелел. Бабушка, выводя руками по ткани ровные круглые узоры, мыслями плутала всё дальше по закоулкам своего мира. И однажды не вернулась. Макто завязал потуже мешочек, твёрдо решив открыть его только там, где собранные нити не расползутся, потерявшись среди длинных городских улиц и чужой речи.
И вот, поднимаясь по тропе в Школу, он радостно осознал, что понимает обрывки фраз проходящих мимо него других детей. Он сел на бревно возле тропы, достал мешочек, приоткрыл его и стал принюхиваться. В этот момент его заметили несколько мальчишек.
— Хайва пӯӈгичийси? Хуйгэсэвэси ня̄рихэни?
Макто не ожидал такого потока речи по-нанайски с вопросом в лоб, и, хотя и готовился к этому морально, не смог ничего ответить, покраснел и стал завязывать бабушкин мешочек.
— Хайми хисаӈгоасиси? Сиӈмувэи луӈбэхэси?
Макто сказал им, пытаясь использовать нужные слова и максимально вежливо:
— Сарису, хайду искола дяӈгиани?
— Хайду исшкола дян-ги-а-ни, — передразнил самый высокий из компании его акцент. — Чаду, ичэру, тэй агди чукиндула, — протараторил он максимально быстро, специально чтобы Макто ничего не понял, и обратился к окружающим его последователям — Эй муру ана наондёа хотондядь. Тургэнди эничии дидюйни. Энэгуэрь!
Они убежали дальше вниз, а Макто убрал едва заметно потяжелевший мешочек в карман своего рюкзака и быстрым шагом направился вверх, вслед за уходящими взрослыми, среди которых один пожилой выделялся манерами, подходящими для звания дяӈгиа.